Благополучно СТЫРЕНО.
Успеть.
Как-то очень давно мне задали вопрос - мол, а что бы ты сделал, если узнал бы, что через неделю двинешь коньки?
Я уже тогда не был любителем рассуждать о подобных темах, но почему-то задумался. И оказалось, что за последнюю неделю жизни можно успеть уйму важных и неважных вещей, глупых и нужных. Мы насчитали штук двадцать важных - неплохо для срока в семь дней, согласен.
Но к черту болтовню о смерти. Потому что я вот вспомнил об этом разговоре, и понял - важно не то, сколько можно успеть сделать, а то, что я никогда бы не успел сделать за неделю.
Я не успел бы, вдрызг пьяный, петь в каком-нибудь дублинском караоке-баре, с пустой бутылкой чужого виски в руке, петь что-нибудь безнадежно русское, какого-нибудь фолкового "Лорда Грегори" на мотив "Greensleeves", и чтобы завсегдатаи-ирландцы подпевали, абсолютно не зная слов, но до неприличия душевно.
Я не успел бы целоваться под проливным дождем, как мечталось лет в четырнадцать и до сих пор; самым банальным образом - оба мокрые насквозь, ошалевшие от стен воды по все стороны от нас, соль на губах и теплые руки, волосы щекочут лицо; люди вокруг бегут под козырьки, прикрываются пакетами и сумками, в панике раскрывают зонты - а мы стоим на улице посреди грома и водопада и целуемся, молодые счастливые придурки, уже не видя ничего из-за заливающей глаза воды, но ощутимо чувствуя, что в этом большом тонущем городе нет никого, кроме нас двоих.
Я не успел бы станцевать где-нибудь на хоповском баттле; предварительно истрепав все нервы в решето и несколько раз почти передумав, чтобы потом вдруг выйти и понять, что зала больше не существует, есть только я и музыка; вспомнив в последний момент все связки и попадая в бит сердцебиением; танцевать для себя и улыбаться; а потом закончить и увидеть, что улыбался не только я один.
Я не успел бы в каком-нибудь малознакомом городе бежать со всех ног на последний троллейбус с компанией людей, знакомых мне часов шесть от силы; в кармане у меня только восемь рублей и подозрение, что мне этого не хватит; мы плюхаемся на заднее сидение с рюкзаками и гитарами, и сваливаем в кучу всю имеющуюся мелочь, чтобы заплатить за проезд - кондуктор ругается, мы дурачимся, а мне хорошо, черт; и в этот момент я как никогда верю в судьбу и в неслучайные встречи; конечная троллейбуса, мы не знаем куда идти дальше, и решаем идти на закат.
Я не успел бы играть в крестики нолики на песке какого-нибудь Золотого берега или Гавай, прямо на границе голубого океанского простора; я играю с пройдохами-серферами, загорелыми и хитрыми как тысяча бесов, моя холодная бутылка апельсинового сока против их браслета с ракушками и амулета с акульим клыком; опять проигрываю, ради смеха мне дают встать на доску - меня сбивает первая же волна и я мешком валюсь в воду; хохот с берега, белые зубы и белое солнце, играющее на моей мокрой перепуганной физиономии; выползаю на берег и мне дарят браслет с ракушками - мол, заслужил.
Я не успел бы наконец выпустить свой сборник стихов, презентовать его в каком-нибудь крошечном арт-кафе, бояться, что не придет никто; и в результате увидеть, что не всем нашлось места. Оглушенным и глупо улыбающимся сесть читать избранное из свежей, пахнущей типографской краской книги; смущаться и запинаться, мучительно краснеть - а потом заметить, что люди слушают твои стихи, затаив дыхание, что им правда нравится, а в углу, будто не причем, сидит твой главный критик, рассматривает интерьер и едва заметно усмехается в твою чашку кофе.
Я не успел бы завести себе огромного пса - дога, мастифа, или может быть снова ротвейлера; вырастить его ленивой добродушной скотиной, абсолютно не годящейся для охраны, бороться по утрам за подушку и вместе шугать голубей в городском парке, прятать от него свой завтрак и отпихивать задницу, загораживающую телевизор; придумать ему как минимум три клевых имени, так и не суметь выбрать лучшее и звать его просто "чувак" или "ну и где опять мои тапки!?"
Я не успел бы встретить новый год под снегопадом где-нибудь на огромной городской площади - вокруг куча счастливых людей, все кричат и обнимаются - абсолютно незнакомые друг с другом люди; и к ощущению праздника добавляется чувство, будто кончилась война; пахнет порохом и морозом, снег падает ресницы и тает на языке, как в детстве; рядом пролетает снежок; компания, человек десять, лепят снеговика - ты идешь к ним, шаря в рюкзаке и думая - что бы предложить вместо морковки.
Я не успел бы застать рассвет на крыше высоченного нью-йорского небоскреба; небо наливается бирюзовым, но внизу еще гораздо больше фонарей-звезд, чем вверху; термос уже почти остыл, вечеринка кончилась, кто-то рядом спит на расстеленном пледе, а ты с красными глазами сидишь на самом краю и смотришь на просыпающийся огромный город далеко внизу, и дует ветер - только в такой час он пахнет почему-то не дымом и бетоном, а дождем и дикими травами.
Величайшее благо это мира - то, что мы редко когда умираем через неделю. И то, что мы можем успеть за жизнь, гораздо важнее и круче всей болтовни о несбывшимся. Поэтому в часы, когда мне особенно грустно, я вспоминаю вкус ирландского виски, которого никогда не пил, соленую прохладу весеннего дождя, лихую резкость хип-хоповских битов, дребезжание старого троллейбуса, теплоту австралийского песка, запах типографской краски, шелковистую шерсть пса, запах фейрверков и хвои и стальную красоту нью-йорского рассвета.
И когда я понимаю, что это лишь малая часть несделанного, несвершенного, грядущего, осуществимого - в квартире становится тесно от расправленных крыльев.
